Неточные совпадения
Довольно! Окончен с прошедшим расчет,
Окончен расчет с господином!
Сбирается с
силами русский народ
И учится быть гражданином.
Попробуем признать рабочую
силу не идеальною рабочею
силой, а
русским мужиком с его инстинктами и будем устраивать сообразно с этим хозяйство.
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос
русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток
силы.
Странное дело! оттого ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это слово, производящее такие чудеса над
русским человеком, — то ли, другое ли, но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было показать бóльшую
силу души.
Где же тот, кто бы на родном языке
русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все
силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь
русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный
русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
— Иной раз, право, мне кажется, что будто
русский человек — какой-то пропащий человек. Нет
силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается, как сова, сидишь, глядя на всех, — право и эдак все.
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в
силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями
силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов,
русский человек?
Известно, какова в
Русской земле война, поднятая за веру: нет
силы сильнее веры.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная
русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из
Русской земли свой царь, и не будет в мире
силы, которая бы не покорилась ему!..
Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения
русской армии в сражении на реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской войны (1853–1856).] умные-то люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою
силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит, дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
— Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете
русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В
силу чего же вы действуете?
Отец его, боевой генерал 1812 года, полуграмотный, грубый, но не злой
русский человек, всю жизнь свою тянул лямку, командовал сперва бригадой, потом дивизией и постоянно жил в провинции, где в
силу своего чина играл довольно значительную роль.
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, [Бюхнер Людвиг (1824–1899) — немецкий естествоиспытатель и философ, основоположник вульгарного материализма. Его книга «Материя и
сила» в
русском переводе появилась в 1860 году.] девятого издания.
Рядом с этим хламом — библиотека
русских и европейских классиков, книги Ле-Бона по эволюции материи,
силы.
Его очень
русское лицо «удалого добра молодца» сказки очень картинно, и говорит он так сказочно, что минуту, две даже Клим Самгин слушает его внимательно, с завистью к
силе, к разнообразию его чувствований.
«Представление отечество недоступно человеку массы. “Мы — не
русские, мы — самарские”. Отечество — это понятие интеллектуальной
силы. Если нет знания истории отечества, оно — не существует».
«Семь епископов отлучили Льва Толстого от церкви. Семеро интеллигентов осудили, отвергают традицию
русской интеллигенции — ее критическое отношение к действительности, традицию интеллекта, его движущую
силу».
— «
Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной
силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
— Одно из основных качеств
русской интеллигенции — она всегда опаздывает думать. После того как рабочие Франции в 30-х и 70-х годах показали
силу классового пролетарского самосознания, у нас все еще говорили и писали о том, как здоров труд крестьянина и как притупляет рост разума фабричный труд, — говорил Кутузов, а за дверью весело звучал голос Елены...
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют
силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет,
русскими гоним,
И слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
Такую великую
силу — стоять под ударом грома, когда все падает вокруг, — бессознательно, вдруг, как клад найдет, почует в себе
русская женщина из народа, когда пламень пожара пожрет ее хижину, добро и детей.
Толпились перед ним, точно живые, тени других великих страдалиц:
русских цариц, менявших по воле мужей свой сан на сан инокинь и хранивших и в келье дух и
силу; других цариц, в роковые минуты стоявших во главе царства и спасавших его…
Но, напротив, не будет ли справедливее вывод, что уже множество таких, несомненно родовых, семейств
русских с неудержимою
силою переходят массами в семейства случайные и сливаются с ними в общем беспорядке и хаосе.
А вот именно этою непосредственною
силою уживчивости с чем бы то ни было, столь свойственною всем умным
русским людям нашего поколения.
Русский народ не захотел выполнить своей миссии в мире, не нашел в себе
сил для ее выполнения, совершил внутреннее предательство.
Почти не оставалось
сил у
русского народа для свободной творческой жизни, вся кровь шла на укрепление и защиту государства.
Нет у
русских людей творческой игры
сил.
Огромная, превратившаяся в самодовлеющую
силу русская государственность боялась самодеятельности и активности
русского человека, она слагала с
русского человека бремя ответственности за судьбу России и возлагала на него службу, требовала от него смирения.
И его разумная и трезвая правость, его рационалистическое славянофильство столкнулись лицом к лицу со скрытой
силой, безумной и опьяненной, с темным вином
русской земли.
Быть может, потому
русские стали такими, что в истории своей они слишком много страдали от насиловавшей их, над ними стоящей
силы.
Народ же
русский таил свои
силы, не выявил их еще целиком в истории.
И в отпавшем от веры, по-современному обуржуазившемся
русском человеке остается в
силе старый религиозный дуализм.
Старая ссора в славянской семье, ссора
русских с поляками, не может быть объяснена лишь внешними
силами истории и внешними политическими причинами.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить в себя эту антиномию:
русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по идее своей не любящий «мира» и того, что в «мире», но ему дано могущественнейшее национальное государство для того, чтобы жертва его и отречение были вольными, были от
силы, а не от бессилия.
И это порабощение
сил русского человека и всего
русского народа оправдывалось охранением и упорядочением
русских пространств.
Но это — трусливый и маловерный национализм, это — неверие в
силу русского духа, в несокрушимость национальной
силы, это — материализм, ставящий наше духовное бытие в рабскую зависимость от внешних материальных условий жизни.
И в огромном деле создания и охранения своего государства
русский народ истощал свои
силы.
Чужд
русскому народу империализм в западном и буржуазном смысле слова, но он покорно отдавал свои
силы на создание империализма, в котором сердце его не было заинтересовано.
Русский человек утешает себя тем, что за ним еще стоят необъятные пространства и спасут его, ему не очень страшно, и он не очень склонен слишком напрягать свои
силы.
Из инстинкта самосохранения
русский народ привык подчиняться внешней
силе, чтобы она не раздавила его, но внутренно он считает состояние
силы не высшим, а низшим состоянием.
Славянофилы хотели оставить
русскому народу свободу религиозной совести, свободу думы, свободу духа, а всю остальную жизнь отдать во власть
силы, неограниченно управляющей
русским народом.
На это ушла большая часть
сил русского народа.
Все дремавшие
силы русского народа должны быть приведены в действие, чтобы можно было справиться со стоящими перед нами задачами.
Многие
русские почувствовали Францию родной и жаждали помочь ей своей
силой, поддержать ее.
Русский народ не чувствует себя мужем, он все невестится, чувствует себя женщиной перед колоссом государственности, его покоряет «
сила», он ощущает себя розановским «я на тротуаре» в момент прохождения конницы.
Славянофилы, действительно, преклонялись больше перед
русской «идеей», чем перед фактом и
силой.
Русский дух, устремленный к абсолютному во всем, не овладевает мужественно сферой относительного и серединного, он отдается во власть внешних
сил.
Историческая судьба
русского народа была жертвенна, — он спасал Европу от нашествий Востока, от татарщины, и у него не хватало
сил для свободного развития.
Польский мессианизм более чистый и более жертвенный, чем мессианизм
русский, который не свободен от идеализации ощущений нашей государственной
силы.
Русская душа не мирится с поклонением бессмысленной, безнравственной и безбожной
силе, она не принимает истории, как природной необходимости.